Неточные совпадения
В один
год так ее наполнят всяким
бабьем, что сам родной отец не узнает.
Самгин видел незнакомого; только глаза Дмитрия напоминали юношу, каким он был за четыре
года до этой встречи, глаза улыбались все еще той улыбкой, которую Клим привык называть
бабьей. Круглое и мягкое лицо Дмитрия обросло светлой бородкой; длинные волосы завивались на концах. Он весело и быстро рассказал, что переехал сюда пять дней тому назад, потому что разбил себе ногу и Марина перевезла его.
— Вы хотите меня по миру пустить на старости
лет? — выкрикивал Ляховский
бабьим голосом. — Нет, нет, нет… Я не позволю водить себя за нос, как старого дурака.
Перед ним, здоровенный, с бычьей шеей и толстым
бабьим лицом, босой, в хламиде наподобие рубахи, орал громоподобным басом «многая
лета» бывший вышибала-пропойца.
Анфуса Гавриловна все это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам. Не одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких
бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела
лет на пять и была совершенно счастлива.
Нюрочка даже покраснела от этой
бабьей болтовни. Она хорошо поняла, о ком говорила Домнушка. И о Васе Груздеве она слышала, бывая у Парасковьи Ивановны. Старушка заметно ревновала ее и при случае, стороной, рассказывала о Васе ужасные вещи. Совсем мальчишка, а уж водку сосет. Отец-то на старости
лет совсем сбесился, — ну, и сынок за ним. Видно, яблоко недалеко от яблони падает. Вася как-то забрался к Палачу, да вместе целых два дня и пьянствовали. Хорош молодец, нечего сказать!
Домнушка знала, что Катря в сарайной и точит там лясы с казачком Тишкой, — каждое утро так-то с жиру бесятся… И нашла с кем время терять: Тишке никак пятнадцатый
год только в доходе. Глупая эта Катря, а тут еще барышня пристает: куда ушла… Вон и Семка скалит зубы: тоже на Катрю заглядывается, пес, да только опасится. У Домнушки в голове зашевелилось много своих
бабьих расчетов, и она машинально совала приготовленную говядину по горшкам, вытаскивала чугун с кипятком и вообще управлялась за четверых.
— Точно что, какие уж тебе выезды; выезжать хорошо молоденьким, а то, как на пятый десяток перевалит, так даже нейдет это к женщинам, по пословице: «Сорок
лет —
бабий век!»
— Это не то, что
бабий век, а, разумеется, в такие
года женщины должны нравиться не посторонним, но желать, чтобы их муж любил! — проговорила она и хотела, по-видимому, снова вызвать мужа на нежности, но он и на этот раз не пошел на то, так что упорство его показалось, наконец, Миропе Дмитриевне оскорбительным.
Лето-припасуха приближалось к концу; шло варенье, соленье, приготовление впрок; отовсюду стекались запасы на зиму, из всех вотчин возами привозилась
бабья натуральная повинность: сушеные грибы, ягоды, яйца, овощи и проч.
— Да вот… на что лучше… Знаете, как он принимает в Петербурге? Сидит голый в ванне по самое горло, только голова его рыжая над водою сияет, — и слушает. А какой-нибудь тайный советник стоит, почтительно перед ним согнувшись, и докладывает… Обжора он ужасный… и действительно умеет поесть; во всех лучших ресторанах известны битки а La Квашнин. А уж насчет
бабья и не говорите. Три
года тому назад с ним прекомичный случай вышел…
Я закрыл книгу и поплелся спать. Я, юбиляр двадцати четырех
лет, лежал в постели и, засыпая, думал о том, что мой опыт теперь громаден. Чего мне бояться? Ничего. Я таскал горох из ушей мальчишек, я резал, резал, резал… Рука моя мужественна, не дрожит. Я видел всякие каверзы и научился понимать такие
бабьи речи, которых никто не поймет. Я в них разбираюсь, как Шерлок Холмс в таинственных документах… Сон все ближе…
Мальчик возит в салазках девочку с ребенком, другой мальчик,
лет трех, с окутанной по-бабьи головой и с громадными рукавицами, хочет поймать языком летающие снежинки и смеется.
— Нет, какой ведь хлюст! — восхищался Григорий. — Пришёл — точно десять
лет знакомы… Обнюхал всё, разъяснил и… больше ничего! Ни крика, ни шума, хотя ведь и он начальство тоже… Ах, раздуй его горой! Понимаешь, Матрёна, тут, брат, есть о нас забота. Сразу видно… Желают нас сохранить в целости, а не то что… Это всё ерунда, насчёт мора, —
бабьи сказки!
К тому же дело наше женское — слабое, недаром в людях говорится: «сорок
лет —
бабий век».
Со слезами отвечает невестка, что вот уж де больше пяти
годов, как нет у них никакого хозяйства, и у нее нет никаких
бабьих работ — ни в поле жнитва, ни в огороде полотья.
Зиновий Алексеич, как и родитель его, вел жизнь непоседную, разъездную; в дому у него чуть не круглый
год бабье царство бывало.
Летом Салтыковы не жили в Москве. Они перебирались в конце апреля, редко в начале мая, в свое подмосковное село Троицкое, которое, по близости его от Москвы, грозная помещица избрала своим дачным местопребыванием. Оно служило
летом ареной ее зверских расправ с дворовыми людьми или, как она называла, «
бабьих забав». Некоторые из них были своеобразно оригинальны.
Все, само собой, в вольном платье: кто барином в крахмале, кто купцом пузастым, кто услужающим половым-шестеркой.
Бабьи рольки тоже все свои сполняли. Прямо удивления достойно… Другой обалдуй в роте последний человек, сам себе на копыта наступает, сборку-разборку винтовки,
год с ним отделенный бьется, — ни с места. А тут так райским перышком и летает, — ручку в бок, бровь в потолок, откуда взялось…
Несмотря на то, что она уже приближалась к сорока
летам — «
бабьему веку», — она все еще продолжала быть чрезвычайно привлекательной, хотя ряды ее поклонников поредели заметнее, нежели ее чудные волосы.
Лето, к удовольствию Натальи Федоровны, уже прошло, наступила осень, но дни стояли настолько хорошие, что так называемое „
бабье лето“ сулило быть очень продолжительным.
— Бабы, бабы,
бабьи сборы! — проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшею рожью, где с густым еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали, двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем
году, приглядываясь к полоскам ржаных полей, на которых кое-где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке, и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.